О привычке к переменам и православном государстве. Дневник пр. А.Шмемана

Александр Дмитриевич Шмеман

Из письма резидента Гильдии Перемен (Kinsmark): "А разве перемены в такой компании не должны идти легче? Ведь все первые лица – православные, верующие люди. Говорю я с ними на их языке, без всякого лукавства, они вроде бы меня слышат. Но во всём, какую сторону жизни компании не тронь, во всем чувствуется слом, кризис. Как директор по развитию я пытаюсь нащупать базу, какое-то основание орг.культуры и думаю, может она в этой их религиозности? Бороды есть, ритуалы есть, даже ценности могут сформулировать. Но в этом списке нет ни развития, ни обучения, ни каких либо изменений по требованию времени (клиентов, рынков, моды, конъюнктуры и т.д.) – так только, стулья можем переставить. И это при вере в гибель за нас и воскресение главного духовного реформатора цивилизации! В чём тут дело по-вашему: это что-то персонально-психологическое, личный код надо читать, или что-то более глубинное?"

По поводу более глубинного лучше меня ответит этот эпизод из Дневников пр., отца Александра Шмемана. Я только позволю себе [небольшие добавления в скобках].

"Исторически Православие всегда было не столько Церковью, сколько "православным миром", своеобразной православной "икумени" (1). Такой православной "икумени" оно оставалось и тогда, когда распалось на множество национальных, этнических мирков. Сузился духовный горизонт, но не основное "самочувствие" Православия. Но самочувствие это всегда исключало категорию истории, перемены и потому способность "реагировать" на перемены, всегда составлявшую силу западного христианства. Говоря языком Eliade ("Fragments d'un Journal" которого сейчас читаю), оно, то есть Православие, предельно "архетипично", но не исторично". 

Всякая перемена ситуации, то есть сама история, вызывала и вызывает у православных рефлексию предельно негативную, состоящую, в сущности, в отрицании перемены, в сведении ее ко "злу", искушению, демоническому натиску. Но это совсем не верность вере или, скажем, догматам, неизменным во всех изменениях. Догматами, "содержанием" веры православный мир перестал жить и интересоваться давно. Это именно отрицание перемены как категории жизни. Новая ситуация неверна, плоха только потому, что она новая. И это априорное ее отрицание не позволяет даже понять ее, оценить в категориях веры и по-настоящему "встретить" ее. Уход и отрицание, но никогда не понимание. 

Исторически центральной и определяющей в Православии всегда была категория не Православия по существу, то есть Истины, а именно "православного мира", неизменного потому, что он православный, православного потому, что он неизменный. Поскольку же мир этот неизбежно и даже радикально менялся, то первым симптомом кризиса нужно признать глубокую шизофрению , постепенно вошедшую в православную психику: жизнь в нереальном, несуществующем мире, утвердившемся как реальный и существующий [и потому виртуализация восприятия, игры и коммуникаций могут иметь для нас более тяжёлые последствия]. Православное сознание "не заметило" крушения Византии, Петровской реформы, революции, не заметило революции сознания, науки, быта, форм жизни… Короче говоря, оно не заметило истории…

Но только это отрицание, это "незамечание" истории, конечно, не прошло, не могло пройти Православию даром. Вместо того, чтобы понять "перемены" и потому справиться с ними, Православие оказалось попросту раздавленным ими. На деле оно изнутри определено и окрашено и подавлено как раз теми "переменами", которые оно отрицает, определено неким "надрывом". Этот надрывный уход каждого – будь то к "Отцам", будь то к Типикону (2) или же в католичество, в эллинизм, в "духовность", в русизм, в быт, в безбытность, но непременно уход [призывы "пора валить" и "эмиграция животом" туда же], отрицание сильнее, чем утверждение, это цепляние за стиль, за форму, за букву, этот страх, пронизывающий православный "мир". 

Этот все ускоряющийся распад Церкви, лишенной "православного мира", эта невозможность для православных что-либо понять, даже друг друга, полное отсутствие православной мысли как понимания и оценки истории: все это брызги, плоды того же основного кризиса – внутреннего, глубинного, "а- и анти-историзма" Православия или, вернее, православного мира, неспособности его справиться изнутри с основной христианской антиномией – "в мире сем, но не от мира сего", неспособности понять, что самый что ни на есть "православный" мир все же именно "от мира сего" и что всякая его абсолютизация есть измена. 

И пока Православие измену это не осознает, оно будет продолжать разлагаться, как оно сейчас разлагается. Эту страшную цену разложения мы платим за то, что сотворили себе кумира, сотни кумиров [с учётом числа звёзд инфобизнеса и гуру менеджмента – тысячи]. За то, что в основном христианский опыт – "проходит образ мира сего" – не включили или, вернее, из него выключили – свой собственный "православный мир". И когда он, в греховном грохоте, распался, все хотим "восстановить" его и возродить. Эта почтительная, страстная возня с "Византией" и византийскими текстами, занимающими богословие. Эта мышиная суета юрисдикций, побрякивающих во все стороны канонами. Это желание покорить Запад самым спорным и скверным в нашем прошлом. Эта гордыня, это мелкое самодовольство, это "шапками закидаем". Все это страшно, и, может быть, страшнее всего, что никто этого страшного не видит, не чувствует, не сознает. Если кто чему и ужасается, то только "падению мира" (а падение Православия?!), грехам других православных и т.д. И это в тот момент самой истории, когда суть Православия, его Истина действительно и, может быть, в первый раз – в диалектике этой истории – могут быть услышаны как спасение. Остается только верить, что "Бог поругаем не бывает". В личном же плане все тот же мучительный вопрос – что делать".

19 января 1974 г., США

1 - толкование слова

2 - Топикон (Устав Церкви), толкование слова

См. также

Перемены по-американски. Дневник пр., отца. А. Шмемана